Я поспешил напомнить Таппи, что у тучки есть светлая изнанка.

– К счастью, недолгой. Ночью, когда все уснут, ты спустишься вниз и совершишь набег на кладовую.

Таппи просиял.

– И правда! Вот это мысль!

– Думаю, там найдутся холодные закуски.

– Конечно, найдутся, – сказал сразу повеселевший Таппи. – Например, пирог с телятиной и почками. Его сегодня подавали на ленч. Один из шедевров Анатоля. Знаешь, что меня в нем особенно подкупает, – благоговейно проговорил Таппи, – и чем я безмерно восхищаюсь? Хоть он и француз, он не привержен исключительно французской кухне, не то что все эти известные повара. Анатоль никогда не пренебрегает старой доброй простой английской пищей, такой, как, например, пирог с телятиной и почками, о котором я тебе говорил. Не пирог, а что-то сказочное. За ленчем мы съели только половину. Знаешь, Берти, этот пирог – как раз то, что надо.

– А от обеда ты отказываешься, как договорились?

– Нет вопросов.

– Отлично.

– Блестящая идея. По-моему, одна из лучших идей Дживса. Передай ему, когда с ним увидишься, что я чрезвычайно ему признателен.

Я выронил сигарету. Меня будто хлестнули по лицу мокрым кухонным полотенцем.

– Неужели тебе взбрело в голову, что этот план предложил Дживс?

– А как же иначе? Знаешь, Берти, не вешай мне лапшу на уши. Тебе до такого век не додуматься.

Я не стал ему отвечать. Только гордо выпрямился во весь рост, но, когда понял, что Таппи на меня не смотрит, плечи у меня снова поникли.

– Ладно, Глоссоп, – холодно проговорил я, – идем. Пора переодеваться к обеду.

ГЛАВА 9

Я шел к себе в комнату, а обидные слова придурка Таппи все еще отдавались болью у меня в сердце. И когда я снимал свитер и потом, облаченный в халат, шел по коридору в salle de bain [9] , уязвленное самолюбие терзало меня с неослабевающей силой.

Сказать, что обида прошила меня навылет, значит ничего не сказать.

Я не жду аплодисментов. Низкопоклонство толпы гроша ломаного не стоит. И все равно, когда вы берете на себя труд создать превосходный план, чтобы помочь попавшему в беду другу, то крайне оскорбительно обнаружить, что этот придурок приписывает все заслуги вашему камердинеру, да еще такому, который всячески норовит не уложить в чемодан ваши белые клубные пиджаки с золотыми пуговицами.

Однако, поплескавшись в ванне, я вновь обрел душевное спокойствие. В те минуты, когда у вас на сердце тяжело, ничто так не успокаивает, как хорошая ванна, это я всегда знал. Не скажу, что я сейчас запел во весь голос, но, кажется, был к этому весьма близок.

Гнев и обида, вызванные наглым заявлением этого придурка Таппи Глоссопа, заметно поутихли.

К тому же гуттаперчевый утенок, видимо, забытый каким-то малышом и обнаруженный мною в мыльнице, немало способствовал тому, чтобы я вновь развеселился. Вот уже много лет мне по разным причинам не случалось играть в ванне гуттаперчевыми утятами, и теперь я понял, какое это увлекательное занятие. Для тех, кого оно заинтересует, сообщаю, что если вы с помощью губки погрузите утенка в воду, а потом отпустите, он тотчас вынырнет на поверхность, и, уверяю, ничто так не утешает измученную заботами душу. Десять минут такой забавы, и к Бертраму вернулась его прежняя жизнерадостность.

В спальне я застал Дживса, который готовил вечернюю выкладку. Он, как всегда, учтиво со мной поздоровался.

– Добрый вечер, сэр.

Я ему ответил столь же любезно:

– Добрый вечер, Дживс.

– Надеюсь, поездка была приятной, сэр.

– Благодарю вас, Дживс, весьма приятной. Дайте мне, пожалуйста, носок или, если вас не затруднит, сразу оба.

Я начал одеваться.

– Ну что, Дживс, – сказал я, надевая белье, – вот мы и снова в Бринкли-Корте, графство Вустершир.

– Да, сэр.

– Хорошенькая кутерьма заварилась в этой сельской глуши.

– Да, сэр.

– Таппи Глоссоп и кузина Анджела, кажется, не на шутку рассорились.

– Да, сэр. В людской сложившуюся ситуацию расценивают как весьма серьезную.

– И вы, конечно, считаете, что я не в состоянии уладить дело, а потому умываю руки?

– Да, сэр.

– А вот и ошибаетесь, Дживс. У меня все схвачено.

– Я удивлен, сэр.

– Знал, что вы удивитесь. Да, Дживс, пока ехал сюда, я все время напряженно думал, и вот результат налицо. Только что мы с мистером Глоссопом побеседовали. Считайте, дело в шляпе.

– Вот как, сэр? Могу ли я поинтересоваться…

– Дживс, вы знаете мою методу. Попытайтесь ее использовать. А вы сами, Дживс, – сказал я, надев рубашку и приступая к завязыванию галстука, – вы вообще^го всем этим обеспокоены?

– О да, сэр. Я очень привязан к мисс Анджеле и был бы чрезвычайно рад оказаться ей полезным.

– Весьма похвальные чувства, Дживс. Но, полагаю, так ничего и не придумали?

– Не совсем так, сэр. У меня родилась одна мысль.

– Интересно, какая же?

– Мне показалось, что можно достичь примирения между мистером Глоссопом и мисс Анджелой, если воззвать к инстинкту, который в минуту опасности заставляет джентльмена броситься на помощь…

Я был потрясен. Мне даже пришлось отвлечься от завязывания галстука и негодующе воздеть руки.

– Неужели вы предлагаете затасканную схему вроде «она тонет, а он ее спасает»? Неужели вы опустились до такой пошлости? Дживс, я крайне удивлен. Удивлен и огорчен. Когда я сюда приехал, мы с тетей Далией обсуждали создавшееся положение, и она презрительно сказала, что я наверняка придумал какую-нибудь ахинею, например, утопить Анджелу в озере, а потом столкнуть туда Таппи, чтобы он ее спас. Я недвусмысленно дал тетушке понять, что считаю подобное предположение оскорбительным для себя. А теперь, если я вас правильно понял, именно это вы и собираетесь предложить. Опомнитесь, Дживс!

– Нет, сэр. Не совсем так. Прогуливаясь по парку, я заметил строение, где висит пожарный колокол, и у меня мелькнула мысль, что если вдруг ночью раздастся сигнал тревоги, то мистер Глоссоп, вне всяких сомнений, приложит все усилия, чтобы помочь мисс Анджеле укрыться в безопасном месте.

Меня всего передернуло.

– Бредовая мысль, Дживс.

– Тем не менее, сэр…

– Бесполезно. Все это чепуха.

– Мне кажется, сэр…

– Нет, Дживс. Довольно. Хватит. Оставим эту тему.

Я молча завязал галстук. Меня обуревали чувства, которые невозможно выразить словами. Конечно, я знал, что в последнее время Дживс потерял былую хватку, но не подозревал, до чего он докатился. Вспоминая его прошлые выдающиеся находки, я содрогнулся от ужаса при виде его нынешней беспомощности. Или глупости? Я говорю об этой его крайне неприятной манере вбить себе в голову совершенный вздор и с ослиным упорством настаивать на своем. Впрочем, по-моему, случай весьма банальный. Человеческий интеллект подобен автомобилю, который годами мчится с предельной скоростью. И вдруг, представьте себе, что-то ломается в коробке передач, и автомобиль летит в кювет.

– Сложновато, Дживс, – сказал я мягко, делая вид, что не замечаю полной несостоятельности его плана. – Вы всегда этим грешите. Разве вы сами не видите, что план сложноват?

– Вероятно, предложенный мною вариант решения может быть подвергнут критике, но faute de mieux…

– Дживс, я вас не понимаю.

– Французское выражение, сэр, означает «за неимением лучшего».

Минуту назад я испытывал к бедняге, утратившему свой некогда блистательный интеллект, лишь глубокую жалость. Однако это его замечание уязвило гордость Вустеров, и я заговорил довольно резко:

– Дживс, мне отлично известно, что означает выражение faute de mieux. Я не зря недавно провел два месяца у наших галльских соседей. К тому же я со школьной скамьи помню это выражение. Меня повергло в недоумение совсем другое – почему вы его употребили, прекрасно зная, что это ваше идиотское faute de mieux, черт его побери, совершенно неуместно? Откуда вы его взяли? Разве я вас не заверил, что у меня все схвачено?